Он вновь привыкает просыпаться от малейшего шороха. Несколько раз, очнувшись, видит сидящую рядом Эрин — нож в руках она не сжимает и вообще смотрит в сторону, но Эдгару все равно хватает впечатлений — и вовсе перестает нормально спать. Отключается урывками, открывает глаза, когда в глубине дома скрипят половицы. Чертыхаясь, уводит ведьму обратно в оборудованную специально для нее комнату. Все время боится, что она навернется с лестницы, хотя Эрин осваивается в окружающем пространстве удивительно неплохо для человека, которому к ебаной матери выжгли мозги.

Переход к реальности занимает несколько секунд. Эдгар не чувствует себя отдохнувшим, а вновь проваливаться в очередной кошмар не хочет, поэтому, отдышавшись, кое-как встает и открывает ящик стола. Сперва собирается вытащить оттуда таблетки — физической зависимостью от барбитуратов похвастать не может, зато психологическая вырабатывается быстро, — сожрать сразу горсть и погрузиться в блаженный сон без сновидений, но замирает. В неверном лунном свете слабо поблескивают буквы, выдавленные на карте american express.

Из зеркала на Эдгара смотрит почти наголо бритый парень лет тридцати с приятной, но чрезмерно нахальной физиономией. Моделировать черты лица приходится по памяти, выцарапывая образ из коллекции когда-то увиденных; тело он меняет по минимуму, чтобы не заморачиваться с одеждой. Не прячет и варону, которую теперь постоянно подкармливает своей энергией и кровью — перестраховывается от неявных опасностей. Перед тем, как выйти из дома, поднимается наверх и несколько секунд безмолвной тенью маячит на пороге комнаты Эрин. Та не спит, но не удостаивает его взглядом: смотрит в противоположную стену, завернувшись в плед.

Официантка вежливо уточняет, не хочет ли он заказать что-нибудь еще. Эдгар качает головой, оглядывая непритязательный бар; ничего интересного не находит и, откинувшись на спинку дивана, погружается в нестройный хор человеческих голосов. Цепляет отдельные фразы, подслушивает чужие диалоги, так и не притронувшись к виски — пить не собирается, заказывает просто ради приличия. Когда за соседним столом явно повышается градус не только алкоголя, но и напряжения, без всяких угрызений совести забирает чужие эмоции: впитывает чью-то пьяную злость, даже не повернувшись в сторону нарушителя спокойствия.

Телефон вибрирует входящим в третьем часу ночи. Сперва он думает, что Дина не в себе. Услышав хриплый и какой-то странный голос, на фоне которого кто-то по-дурацки смеется, Эдгар закатывает глаза: не дружишь с головой после щедрой порции алкоголя — сиди дома и пей лимонад. Потом предполагает, что она ошиблась номером (это представить проще, чем принять на свой счет взволнованное «папа?»). И только потом до него доходит, что что-то на самом деле не так.

— Дина? Что случилось? Где ты? — спрашивает уже на ходу; проходя мимо стойки, кладет перед барменом сотню и направляется к дверям. «Брекенридж, мать твою» вырывается как-то само по себе, хотя в любой другой день он бы поостерегся поминать Карину всуе.
С нее станется и почувствовать.

— Что за мудак там ржет, Дина? Дина? — останавливается в растерянности — все еще не знает, что делать и куда ехать. Полный боли вопль, доносящийся из динамика, переходит в плачущий стон; внутренности перекручивает липким страхом.

(знал ведь, что она не справится)
(что что-нибудь обязательно произойдет)
Знал — и все равно позволил этому случиться.

Трубку, судя по звукам, отбирают. Лающий голос, то и дело срывающийся на смех, режет слух. Эдгар первое время молчит, вслушиваясь в поток бессвязного бреда, и не реагирует, когда его называют чужой фамилией: позволяет выплеснуть эмоции и надеется, что ублюдок будет трепаться в режиме монолога как можно дольше.
Лишь бы не трогал Дину.

— Скажи, чего ты хочешь, и я все устрою. Хочешь денег? Личный вертолет и тонну кокаина? Я достану что угодно, хоть шведскую принцессу. Нафаршируем ее конфетами и дадим тебе биту. Выбьешь из коронованной суки всю дурь, — говорит все тише и медленнее, стараясь достучаться если не до здравого смысла — понимает, что с этим у парня, который поднял руку на Дину и решил похвастать перед ее отцом, дела обстоят не очень, — то до его жадности.

— Отпусти девчонку. Тебе ведь ничего не будет, если она останется жива. Потрепал — и черт с ней, верно? Просто дай мне ее забрать, — в красках представляет, как именно утрется тот же Иэн, как только обо всем узнает, и чертыхается, когда уебок сбрасывает звонок.
Перезванивать не решается, вместо этого связывается напрямую с аналитическим отделом.

Да, геолокацию. Да, именно этот номер. Что значит, когда дедлайн?
ДЕДЛАЙН БЫЛ ВЧЕРА, СУКИНЫ ДЕТИ.
(в трубке повисает нервная тишина; адрес скидывают с точностью до здания)

По пустым дорогам Эдгар добирается окраины не дольше пятнадцати минут; уже в салоне в считанные секунды возвращает собственное лицо взамен чужому, скуластому и наглому. Игнорирует светофоры — варона совсем слабо пульсирует на запястье, вероятность автокатастрофы приравнивается к минимальной, — и с заносом вписывается в очередной поворот, сшибая боковое зеркало о фонарь. Знает, что подвеска не простит периодические заезды на пешеходный тротуар и обратно, но решает разобраться с техосмотром позже. Убеждает себя, что Иэна нужно набрать немедленно и всякий раз находит логичные отговорки: Дина едва ли сможет вытянуть долгое ожидание, а от того, что он разобьет тачку о ближайшую стену, лучше ей не станет точно.
Потом, когда не нужно будет концентрироваться на дороге. Потом — обязательно.

(не звонит ни когда останавливается, ни когда выходит из автомобиля, ни когда видит дину, скорчившуюся между мусорным баком и какой-то кирпичной пристройкой в темном кривом проулке)

Останавливается, точно налетев на препятствие: мертва, наверняка ведь мертва. Только спустя секунду замечает, что она мелко и сипло дышит. Собственные ощущения тоже подсказывают, что перед ним отнюдь не труп: Эдгар, как и во все дни до этого, прекрасно чувствует иную, ведьму четвертого уровня. Просто не хочет соотносить образ Дины с искореженным человеческим существом у своих ног.

Самого поверхностного осмотра достаточно, чтобы захотелось закричать в пакет. Дина стонет, когда он осторожно переворачивает ее на спину, и баюкает перебитые пальцы; он сразу же отмечает, что к ее рукам лучше не прикасаться вообще. По большому счету, она вся представляет собой одну сплошную рану. Более-менее целыми кажутся только бедра — хотя джинсы спущены, на украшенной синяками коже нет свежей крови, — и лицо.
Изрезал и изнасиловал^?, но не стал портить лицо.
Эдгару кажется, что его бессильную ярость можно измерить каким-нибудь счетчиком, как уровень радиации.

— Тише, тише, — пытается понять, какие из повреждений наиболее серьезны; как можно аккуратнее разводит в стороны ее локти, бегло осматривает отметины на груди и животе — окурки он об нее тушил, что ли? — и дергается, увидев ребра. Челюсти сводит намертво, больше Эдгар ничего не произносит: секунду-другую молча смотрит на окровавленный фарш, потом оглядывается по сторонам, будто надеется, что рядом уже стоит неотложка, и тянется к вороту веселой футболки с принтом из мелких желтых утят.
(рейган смеялась, как больная, когда впервые его в ней увидела; как будто не сама подарила)

Сложенную в несколько раз ткань прижимает к ее левому боку — Дина захлебывается каком-то звуком, который уже даже на визг не похож, после чего замолкает; повторно срывается на крик, когда он, предварительно открыв заднюю дверь машины, поднимает ее на руки. Эдгар не находит в себе достаточно сил, чтобы как-то ее утешить: не уверен, что способен на человеческую речь, да и не думает, что она услышит. С трудом устраивает ее на сиденье — лишь бы не задеть лишний раз поврежденные пальцы, не сделать еще хуже, — и, вспомнив о чем-то, возвращается за упавшей балеткой.
Остается только помолиться на нелюбовь Дины к моделям skinny: он натягивает обратно болтавшиеся на щиколотках вместе с бельем бойфренды свободного кроя. Ищет было взглядом ее сумку, но не находит. То ли затерялась еще до того, как Дину притащили в проулок, то ли валяется где-то в темноте.
Да и похуй.

Эдгар почти полминуты выравнивает дыхание, прежде чем повернуть ключ. Сердце колотится как сумасшедшее, пульс приходит в норму неохотно, но именно это ему сейчас позарез необходимо: не хватало только случайно разбиться на первом же перекрестке.
Он говорит себе: некуда торопиться.
Говорит: она вовсе не умирает.
(и не умрет, если только их не размажет по дороге какой-нибудь фурой)

Только потом, наконец, трогается с места и диктует навигатору адрес, предоставляя право составить оптимальный маршрут. Не знает, на что надеется — что Аншель окажется на месте или наоборот, где-нибудь подальше, у себя дома в теплой постели.

Эдгару очень не хочется, чтобы кто-нибудь поинтересовался, зачем он последовательно пытается угробить вот уже второго представителя семейства Брекенридж.

Обратная дорога растягивается. Эдгар, не в пример своим же привычкам, тормозит на каждом светофоре и послушно отсчитывает секунды; то и дело поглядывает на обвившую запястье варону, но та не подает никаких признаков жизни — опасность, по крайней мере прямо сейчас, ему не угрожает.
По трассе I-5 S ехать получается ощутимо быстрее. В поздний час все полосы пусты, можно разогнаться хоть до ста пятидесяти, но он не рискует; напротив, старается, чтобы машина шла плавно.

Дина приходит в себя слишком быстро: он, по правде говоря, предпочел бы, чтобы она провела в блаженной отключке как можно дольше. По затылку и вниз к шее бегут неприятные мурашки, словно кто-то подул на кожу. Эдгара передергивает от звуков ее голоса.
(так звучит старая, рассохшаяся, жалобно скрипящая при попытке передвинуть мебель: одно неверное движение, и развалится прямо в руках)
Она еще и успокаивать его пытается.

Шумно выдыхает через нос. Знает, что должен ответить — заверить ее, что обмудок никуда не денется, — но молчит. Все силы уходят на то, чтобы сосредоточиться на дороге и не натворить по случайности что-нибудь такое, о чем он потом обязательно пожалеет.
В какой-то момент Эдгара разбирает злость на Иэна, и он чуть было не признается, что оповестит его о случившемся в самое ближайшее время. Нарвался, значит, на оборотней. Поговорил, блядь, по душам. Мысль донес — впору ткнуть мордой в последствия.
Он все-таки молчит. Малодушное желание скинуть ответственность на кого-то другого отступает также быстро, как и накатывает. Знает, что Брекенридж, как ни крути, не виноват.
(кто его туда вообще отправил?)
(то-то же)

— Стоило бы, — только и говорит в конечном счете — и эта уверенность, и без того довольно слабая, разбивается о первое же «пожалуйста». Даже спорить не пытается, сразу вывешивает белый флаг: в нынешнем состоянии готов позволить Дине все, что угодно, если только от этого ей станет хоть немного легче.
Только потом понимает, что обещание идет вразрез с первоначальным планом доставить ее в медицинское крыло. Вероятность того, что Иэну доложат о произошедшем с дочерью еще до наступления утра, стремится к дурной бесконечности. Эдгару хочется застонать и уронить голову на руки, протаранив лбом сигнал.

Вместо того, чтобы свернуть, выезжает на мост через Колумбию. Мрачно думает, что Иэн, если (когда) все вскроется, оставит от него кучу пепла и будет полностью прав. Притормозив на подъездной дорожке, оглядывает Дину — ту трясет с головы до ног, — и просит подождать пару минут. Она, кажется, не слышит; барахтается где-то на грани обморока, то и дело отключаясь и вновь приходя в сознание.

— Твою... — повернув за угол, сталкивается с Эрин в самом буквальном смысле. Еще несколько секунд рвано дышит, прижав пальцы к шее.
Каждый раз, когда кажется, что хуже уже не будет, выясняется — будет, и еще как. Эдгар не хочет выяснять, где находится красная линия, шаг за которую переломит ему хребет, но догадывается, что осталось не так уж много; уже у себя в спальне, рассовав флаконы по карманам джинсов, опускается на колени; прижимает к лицу подушку.
Почти уверен, что вот-вот закричит.
(очень хочет вот так орать, согнувшись в три погибели, пока не сорвет голос: чтобы вся гниль вспенилась и пошла горлом)
Так и не выдавливает ни звука — сеансы жалости к себе стоит проводить в другом месте и в другое время. Или не проводить вовсе.

Свежую футболку вытаскивает с полки, не глядя. Сдергивает с постели плед, прихватывает с кухни аптечку — ту самую, которую покупал еще для ведьмы, — черт знает, зачем, просто на всякий случай.
На темную густую кровь смотрит с явным сомнением: понимает, что понятия не имеет, какая часть потребуется Дине. Пара капель? Стакан? Пол-литра?
Вспоминает, сколько когда-то залил в Иэна (лет тридцать тому назад? сорок? память у него, определенно, не настолько хороша). По всему выходит, что дохренища.
(мог себе позволить — с последствиями все равно разбиралась кара)
(она же, кажется, обещала оторвать ему руки с ногами, если это повторится еще раз)

До Вудлона по свободным дорогам ехать не дольше десяти минут. Он решает повременить с кровью — понятия не имеет, как быстро ее перекроет, и сумеет ли Дина в таком состоянии дезактивировать защитные чары, которые наверняка накладывала на квартиру.
— Потерпи немного, окей? — накидывает сверху плед, прежде чем вернуться за руль. Знает, что все это время она будет мучиться от боли, и с усилием абстрагируется что от ее эмоций, что от своих мыслей по этому поводу.
(мог ведь не издеваться — оставить у себя, наплевав на последствия и перспективу объяснять, какого хрена в доме забыла помешанная девица; не захотел)

Осматривается в ее жилище постольку поскольку. Дина, белая как полотно, остается на диване в небольшой гостиной, пока он сливает содержимое флаконов в первый попавшийся под руку олд фэшн. Вскользь думает, что для полноты картины стоило бы добавить лед.
Впрочем, едва ли мерзкий привкус мертвой крови хоть что-то способно улучшить. Эдгара тошнит от одного только запаха, и Дину, вынужденную глотать эту дрянь, ему искренне жаль. Даже с учетом того, что отвращение исчезает с ее лица в считанные мгновения — по отсутствующему взгляду и блаженной полуулыбке можно без труда догадаться, что младшая Брекенридж присутствует в помещении чисто физически.
Аккуратно отнимая перепачканную футболку от ее бока, он убеждается в том, что с дозировкой точно не ошибся — по крайней мере, не в меньшую сторону. Кожа на ее ребрах затягивается едва ли не быстрее, чем могла бы у него самого, получи Эдгар схожие раны.

Солнце поднимается за горизонтом и тянется к полуденной черте. Он сидит на балконе в не самом удобном деревянном кресле; дремлет, скрестив ноги и откинувшись на спинку; изредка приоткрывает глаза, реагируя на какой-нибудь звук из-за стены. Встает за все время от силы пару раз — убедиться, что Дина не словила передоз вампирской крови (не уверен, что это вообще возможно, но чем черт не шутит), и заставить ее выпить воды. Она послушно глотает, но, кажется, совершенно не осознает, где и почему находится. Эдгара это вполне устраивает: приводить ее в чувство он не пытается; терпеливо ждет, пока очнется сама.

Засыпает все-таки: то ли на полчаса, то ли минут на сорок. Заглянув в гостиную через окно, чуть не впадает в панику — Дина, свернувшаяся калачиком на диване, куда-то исчезает, — но тут же слышит слабый шум воды. Часы показывают половину третьего. Эдгар думает, что по сравнению с тем же Иэном она прямо-таки пошла на рекорд.

Закрывает глаза и прислушивается по-настоящему: шум периодически меняет тональность, то усиливаясь — (дина отходит в сторону, вода хлещет на пол), — то почти сходя на нет. Эдгар успокаивается окончательно и отвлекается, щурясь на солнце; подставляет под прямые лучи руку, задумчиво разглядывает кожу. В который раз пытается представить, что значит — быть вампиром.
Не получается.

Почти стекает с кресла на пол, пересчитывая позвоночником деревянные перекладины. До хруста костей потягивается, запрокинув голову. Изрядно уставший от ожидания, пользуется возможностью пройтись по квартире — делать это при Дине, валяющейся в невменозе на диване, казалось неправильным.
Обстановка выглядит не слишком обжитой: ни большого количества личных вещей, ни фотографий, ни памятных сувениров, которые принято складировать в доме. Эдгар останавливается напротив диплома, висящего в самом центре стены. Переводит взгляд на раскиданные кое-где книги — большей частью, скандинавские детективы. Ближе всего лежит «Смилла и ее чувство снега». Под ней — истрепанный от времени сборник стихов Рейчел Шервуд.
(the man who told me about war
said, it's the only thing
that keeps us busy.
i thought of your fingers
on my back
counting the vertebrae
one by one.
the only thing?)

Эдгар кладет его на место, аккуратно поправляя уголок мягкой обложки.
Вспомнив о чем-то, подходит к холодильнику простой модели. От идеи заказать какую-нибудь китайскую лапшу отказывается сразу же — Дина, судя по забитым едой полкам, подходит к своему рациону серьезнее, чем можно ожидать от инквизитора с вечно ненормированным графиком. Обернувшись, замечает упавшую рядом с диваном футболку — ту самую, с дурацкими желтыми утятами — и подходит, чтобы подобрать. Ткань совсем жесткая от высохшей крови. Эдгар не уверен, что ее получится отстирать.

Она выключает воду. Он чувствует себя вором, который без спросу забрался, куда не просили; возвращается на балкон, без большой охоты садится в то же самое кресло. Знает, что ничего особенного не сделал — вряд ли Дина станет обижаться за то, что он присматривался к ее книгам, — но представляет (вспоминает) себя на ее месте и чуть заметно морщится.
Не стоило давать волю любопытству.

Терпеливо ждет, пока она подойдет сама. Все еще не уверен, что поступил правильно, когда остался — что чувствует девочка, над которой со всей жестокостью надругались? стыд и желание побыть в одиночестве? страх и острую необходимость в поддержке и защите?
Эдгар может дотянуться до нее — просканировать, совсем поверхностно, и получить ответы на свои вопросы, — но совсем не хочет лезть ей в голову. И, как обычно, избегает прямого взгляда.
(не помнит, чтобы хоть раз заглядывал дине в глаза с тех пор, как ей исполнилось лет десять)

— Тебе нужно поесть. Прошло больше двенадцати часов, — царапает ногтем изгвазданную футболку и кладет в соседнее кресло. Дина медлит, загораживая собой проход; он пару секунд ждет, пока она отодвинется — хочет пройти, не задев ее плечом. Неловкость растет с каждой секундой и заполняет доступное пространство. Эдгар ищет золотую середину в попытке удержать необходимую (?) дистанцию и не заставить Дину думать, что он шарахается от нее, как от прокаженной.
Грязной.
Оприходованной.

Совсем не уверен, что делает это правильно.

— Если тебе захочется о чем-то рассказать — я слушаю, но давай обойдемся без рапортов. Тем более, что... — неопределенно мотает головой; не договаривает, но вполне явно подразумевает Иэна.
Еще одна морально-этическая дилемма: отец имеет право знать, дочь имеет право молчать. Эдгар, в общем-то, может упереться лбом в профессиональную необходимость и доложить главе инквизиции о нарушении закона.
Но почему-то на выходе все равно получается какая-то херня.

Все было значительно проще, когда его величайший грех по отношению к Дине заключался в неосторожно подаренной коробке сладостей.
(может в любой момент воскресить в памяти ее несчастную мордочку, кое-где уляпанную шоколадом, и тяжелые взгляды кары — «оставила придурка с ребенком на десять минут, господи»)

— Но сперва поешь. Это сейчас тебе все в кайф после крови, а через пять минут хлопнешься в обморок, и что мне с тобой делать, — улыбается уголками губ, стараясь смягчить реплику, чтобы Дина не решила, будто он ее обвиняет. Догадывается, что улыбка вряд ли получается особо искренней, учитывая, что от ситуации в целом выкручивает нутро.

В голове едва укладывается, что кто-то мог к ней прикоснуться.
(закрывает глаза и видит дину — то в смешной шапке с кисточками, то на асфальте, с перебитыми пальцами)
Понимает, что если кто и расскажет обо всем Иэну, то точно не он.